Женщина с этим именем жила в нашем селе до, во время и после войны. Мужа она потеряла на войне. После его смерти она вдруг почувствовала сильную усталость – и телесную, и душевную.

 

 

Тогда вышла на улицу и стала бродить по селу. Вернувшись и посмотрев на своих детей, закрыла лицо обеими руками и заплакала навзрыд – без слов и причитаний. Сидящие в комнатушке 4 детей (один старший куда-то вышел) тоже начали реветь. (У Разият росли 3 сына и 2 девочки). Старшие чувствовали, почему плачет их мама, а двое младших сначала непонимающе смотрели на них, потом тоже начали плакать.

Одежда их, как у всех в селе, была сшита из самодельной льняной ткани, а сверху в форме пиджаков – из шерстяной самотканой материи. Дети преимущественно были одеты не в лохмотья, а в рубашечки с поясочком, сшитые матерью. Материал изготавливали из льна и шерсти сами женщины. (Я помню даже станки, на которых на первом этаже дома ткали материал мама и дяди жена Ханумага). На ногах у них были лапти (по-нашему, шаламар), которые шили из высушенной кожи зарезанного скота и имели одно свойство: намокнув, они становились мягкими, а в сухом состоянии – твердыми как камень, но и рвались очень быстро. Шитье лаптей считалось мужским ремеслом, но мои родные говорили, что Разият шила их сама. А снега было на улицах немерено – до окон 2 этажа, ибо его сбрасывали и с крыши домов, и выпадал в то время тоже много.

Разият плакала не от тоски и скуки, а от безысходности положения, от горечи едкой и жгучей, как горечь полыни. После сообщения о смерти мужа ее со всех сторон окружало навязчиво-постылое. Она вдруг перестала плакать и принялась размышлять медленно, вяло и со злостью.

Тогда, во время войны, травяная каша была спасением для всех. Но питаться ею все время было нельзя – наступало истощение. Разият, конечно, тоже кормила ею детей, но даже травяной каши не хватало, ибо в огородах съедобная трава у всех кончилась.

В голове Разият мысли стремительно сменяли одна другую… Вдруг она резко поднялась с пола, который чуть прикрывал ручной бархал (палас) из конопляных нитей, вышла во дворик, подняла руки к небу и стала просить Аллаха помочь ей выйти из создавшегося положения.

«О Аллах, – молила она, – дай мне силы и разума прокормить моих детей. А то я сойду с ума в скором времени. И вся вина ляжет на тебя». Она долго плакала и читала в этот день и эту ночь молитвы.

Утро Разият встретила еще в слезах… Она вытерла их, вышла на улицу и решила пойти по домам некоторых сельчан – узнать, у кого что есть и где лежит.

Домой вернулась с разными кусками хлеба; дети их быстро поели, но не наелись. Она опять вышла на улицу и принесла пшено (сельчане сеяли просо, на специальных жерновах (ахлар) очищали от плевел и варили из него кашу, из муки делали сыпучий хлеб. А наша бабушка Аминат смешивала пшенную муку с пшеничной, и хлеб получался более вкусным). Разият сварила пшенную кашу и покормила ею детей.

Так Разият стала ходить по дворам сельчан и брать все, что лежало без приглядки.

Сельчане уже говорили, что Разият потеряла разум и у всех начала что-то воровать. Кто-то ей так давал, как моя бабушка, что-нибудь съедобное, и она приходила к своим детям, кормила их. Но одного мальчика потеряла (он был самый младший и умер от истощения – так говорила моя бабушка).
А однажды утром бабушка увидела, что нет полмешка пшеницы, моего красивого платка и туфель, которые мне привезли дяди из Баку еще до войны. Бабушка с мамой их убрали до тех времен, пока я вырасту. И вот в один день они внезапно исчезли. Все подумали, что это дело рук Разият.

Мама и дядина жена Ханумага бажи (она тогда еще была жива) пошли к Разият, стали искать у нее пропавшие вещи и нашли пшеницу, а вот туфель и платка не было нигде. Вдруг, случайно подняв головы, они увидели их над потолочным бревном, залезли по лестнице и сняли оттуда. Оставив Разият пшеницу, они вернулись с платком и туфлями. Я их хорошо помню – с удовольствием носила, когда мне было до 5-6 лет – платок был цветастый, а туфли – на низком каблучке, похожие на мальчиковые. Сейчас я думаю, что оставила бы их ее детям, если бы знала, кто они…

Кончилась война… Остав-шиеся в живых, возвращались домой, а кто-то навечно остался лежать в чужой земле. Но голод продолжал свирепствовать, хотя сельчане сеяли, убирали. Разият была очень рада, что дети ее подросли и остались живы. Сейчас и дочерей ее нет, да и сыновья ушли в мир иной.

После войны, в 60-х годах она заболела, и ей пришла мысль, что надо очистить душу, чтоб не нести на тот свет большой и тяжкий грех – воровство. И вот она, лежа на смертном одре, стала вызывать к себе сельчан, чтобы они отпустили ей грехи. Бабушка рассказывала, что тоже пошла к Разият, и она ей сказала: «Аминат, я у тебя много взяла разной еды, муки без спроса, и ты сама много раз помогала мне. Я не сошла с ума, а лишь притворялась сумасшедшей – чтобы спасти от голода своих детей. Кроме одного, всех смогла выходить… Сделай мне халяль все, что я взяла у тебя и что ты дала мне и не поминай лихом.

Бабушка ей все простила и сделала халяль. Разият так же вызывала многих сельчанок, и все они простили ей «грехи». А дети ее выросли. Дочери вышли замуж, сыновья создали свои семьи (имен их называть не буду). Их внуки и правнуки живут и здравствуют в селе, в Дагестанских Огнях, Дербенте. А поступок тети Разият я считаю подвигом. Пусть ей и ее детям тот свет будем раем.