Великая Отечественная война катком прошлась по жизням миллионов людей. Больше всех в войне пострадали солдаты и офицеры (хотя нередко в тылу жизнь была не слаще). Их судьбы сложились по-разному. Одни погибали в бою, лицом к лицу с врагом, других из-за полученных тяжелых ранений комиссовали, и они возвращались домой инвалидами, третьих, увешанных орденами и медалями, встречали как героев, четвертые пропадали без вести, и их десятилетиями искали родные, денно и нощно ожидая возвращения.
Но самой незавидной была судьба солдат, попавших в плен. По различным данным, в годы войны в немецком плену побывало от 4,9 до 5,7 млн человек.
Попадание в плен, независимо от обстоятельств пленения, становилось жесточайшим физическим, психологическим и нравственным испытанием для миллионов советских солдат, потому что они становились бесправными игрушками в руках сотрудников фашистстких лагерей смерти. А те военнопленные, которым удавалось выжить и выйти к своим, либо которых освобождали наши войска, как правило, рассматривались как трусы и предатели. Их подвергали унижающим человеческое достоинство проверкам, граничавшим с политическим недоверием, их через сборно-пересыльные пункты Наркомата обороны под конвоем отправляли в специальные лагеря НКВД; их поражали в правах, навешивали ярлык «изменников Родины». Естественно, страдали и их семьи.
В тематическом номере газеты, посвященном 80-летию Победы, мы хотим коснуться и этого аспекта войны, который обычно обходят стороной. Ниже вниманию читателей предлагается рассказ от первого лица в плену жителя с. Хурик Абдулкадыра Абакарова. Этот материал нам прислал учитель Хурикской СОШ Гаджимагомед Гаджиев, с которым, в свою очередь, информацией поделился житель Санкт-Петербурга Александр Мигров, нашедший материал в архивах Центрального государственного архива историко-политических документов Санкт-Петербурга. Максимально сохранены авторский стиль и орфография.
Рассказ лейтенанта Абакарова Абдулкадыра Алерзаевича,
убежавшего из плена немецких фашистов
Я родился в селе Хурик Табасаранского района Дагестанской АССР. Отец – красный партизан, с начала организации колхозов работал председателем сельсовета, а впоследствии – председателем колхоза. Сейчас ему 67 лет, и он не работает. В 1941 году сломал ногу и является инвалидом. Старший и младший братья являются членами колхоза имени Молотова, а самый младший брат учится в начальной школе. Одна сестра – замужняя – колхозница, другой сестре 9-10 лет. Мать работает дома – выполняет домашние работы, так как очень стара. Один из двоюродных братьев работает завшколой, а другой – председателем сельсовета в нашем же селе. Третий же, красноармеец – служил на Западной границе до войны. Все остальные родственники работают в колхозе – рядовыми членами. Я в 1937 году окончил финэкономтехникум в городе Буйнакске, после чего работал главным бухгалтером сначала Курахской, потом Табасаранской райсберкасс. В 1937 году был выдвинут на должность члена судебной коллегии Верхсуда Дагестанской АССР, где после шестимесячной учебы на судебно-прокурорских курсах сессией Верховного Совета Даг. АССР был избран сроком на 5 лет членом судебной коллегии Верхсуда ДАССР, где работал до января 1940 г. В январе по повестке райвоенкомата я должен был поехать в часть отбытия срочной службы, что является почетной обязанностью каждого гражданина СССР, но по моей просьбе я был направлен в Сталинградское училище связи, где и получил звание лейтенанта. По окончании училища я был направлен в город Киров, где работал работал командиром взвода связи в 760 отдельном батальоне связи 311-й дивизии.
При операциях у станции Чудово мы с одним из моих бойцов были захвачены немецкими солдатами. Это было примерно, 18-го сентября. Двое немецких солдат обыскивали меня, а один обыскивал бойца. Помню, в первую очередь немецкий солдат взял авторучку из моего нагрудного кармана и снял компас с руки (по-видимому, приняв компас за часы), а после начал обыскивать карманы.
Подряд 3 дня нам есть не дали, на третий день вечером в городе Порхове, куда мы были вывезены, нам дали каждому по 30-100 гр. хлеба и по полкружки воды. Такова была норма, установленная фашистским унтер-офицером, который через переводчика говорил, мол, хлеба у нас очень много, но на вас мы не получили. Эту ночь мы проспали в одном разрушенном здании, а на следующий день нас сдали в лагерь для военнопленных. По внешнему виду это было маленькое здание, кругом огороженное проволочным заграждением – здесь была комендатура. В это заграждение входило большое трехэтажное здание, где жили военнопленные – порховские, эстонцы, больные и комсостав, все остальные (а остальных было 20-25 тысяч, так говорили) находились под открытым небом. Люди здесь расхаживались как муравьи. Здесь же была яма, которая называлась уборной – так что под открытым небом военнопленные бойцы ели, здесь же в 3 – 4 метрах отправляли естественные потребности, и здесь же ночлег. Я не могу всю эту картину обрисовать так, как оно есть, но могу сказать, что это был истинный ад, лучшего ада никто не может ни сотворить, ни придумать. Почти с полуночи стояли очереди для получения завтрака, т.е. баланды (вода и размол) и хлеба 150 – 200 гр. Порядок здесь устанавливался березовой или резиновой палкой, которыми были вооружены все немецко-фашистские солдаты, а также и русские подлецы, которых, кстати, там тоже было много.
Из этого лагеря брали на работу партиями по 10-15-40 человек, пленному комсоставу и больным не разрешали работать. Однажды утром я с группой в пять человек отправился на работу в гараж. Немецкий шофер, которому я был поручен, сразу меня спросил: «Бистдуюде?» т.е.: «Ты — жид?». Я отрицательно мотнул головой и сказал, что я кавказец, а не еврей. Признаться, что еврей никто не мог, так как еврея сразу бы повесили, а в лучшем случае расстреляли бы – таков закон у цивилизованных зверей.
Так как конвоя не было, а был только шофер, то я без спроса отлучился в уборную, которая стояла в 100-200 метрах от места работы. Это было примерно вечером, когда конвой собирался отвести нас с работы в лагерь.
В обратном пути от уборной меня встретил конвоир и после многих угроз отвел меня в комендатуру и доложил, что я хотел совершить побег. Немецкий офицер наскочил на меня и изо всей силы ударил палкой по плечу. Когда я попытался отрицать, что не имел намерения совершить побег, получил второй удар, который заставил меня замолчать. Я стоял мрачный и злой, думая, что все мои товарищи по работе стояли рядом и смотрели, а остальные военнопленные из лагеря даже не смотрели, так как ведь это не единичный случай, а это, т.е. избиение палкой, обычная мера, которая применяется сто и более раз в сутки.
Явившийся сюда комендант, расспросил меня и после переговоров с другим офицером отпустил меня в лагерь, признав, по-видимому, что попытки к побегу не было. И в действительности было так, ибо побег все равно был бы неудачен.
В Порхове я числился, как командир и жил вместе с военнопленным комсоставом. Однажды в нашу комнату зашел комендант и, увидев меня, сразу спросил: «Вы офицер?» Я отвечал: «да». Тогда он сказал, что офицерам работать нельзя и больше никогда на работу не ходите, а не то, так будем расстреливать.
Я притворился, что, мол, не знал этих правил, и дело этим кончилось. Военнопленных командиров направляли в тыл, в Германию, Эстонию и др. страны. Но я знал, что побег оттуда будет невозможен, а мечта о побеге меня мучила день и ночь. Накинув на голову плащ-палатку я опять стал в строй, который отправлялся на работу. Со мной был старший лейтенант Авдеев. Нашу группу в сто человек отправили на станцию, посадили в товарные вагоны и отправили на станцию Кебы Охрана состояла из одного унтер-офицера и пяти рядовых солдат. На следующий день я и старший лейтенант решили, что побег отсюда будет невозможен, ибо охрана была строгая и через переводчика признались начальнику охраны, что мы офицеры (как они нас называли) и на работу, мол, попали случайно и, что просим вернуть в лагеря для военнопленных для отправки в лагеря для офицеров. Немецкий унтер-офицер ответил, что ему вручены сто человек, и он не имеет права ни возвращать обратно, ни дополнять это количество. После этого он нам предоставил отдельный вагон, где жили мы двое, два повара из этих же ста человек, один переводчик и один слесарь. На станции Кебь, я, старший лейтенант и слесарь пилили дрова и, познакомившись с одним мальчишкой из соседней деревни (в 3 км от станции Кебь), спросил, пустит ли его мать меня, если приду. На следующий, день он явился и сказал мне, что мать пустит, но пока я выбирал удобный случай для побега, за нами явился рабочий словак и объявил, что эшелон отправляется и надо сесть в вагон. Итак, первый задуманный побег не свершился. С этого момента я в эшелоне с пленными начал разъезжать по станциям и полустанкам городов Порхов, Старая Русса, Дно, Батецкое и т.д.
В нашем эшелоне работали словаки, а начальство было немецкое. Свое сочувствие к нам проявляли словаки, сперва подарками – 6-7 штук папирос, кусок хлеба, ибо они не имели права ни слова промолвить с военнопленными, да и не только с военнопленными, но и с остальным гражданским населением, постепенно мы начали перешептываться. Сколько немцы не предупреждали словаков и нас – пленных, но все же разговоры между нами вошли в обычный порядок, ибо характер работы никак не давал немцам возможности вести наблюдение за каждым словом пленного. Словаки все время говорили, что словацких народов очень много и мол, в конце немцы должны проиграть,так как они считают, что они люди, а все остальные – собаки. Мы, мол, тоже, хотя пока и немецкие рабочие, но как придет время, мы тоже пойдем с оружием против немцев.
Это были откровенные признания простого немецкого рабочего, а таких рабочих у немцев тысячи и миллионы.
С самого начала немецкие конвоиры пустили в ход березовые палки и эти палки приходилось часто менять из-за амортизации. Пленные постепенно начали превращаться в призраков из-за плохой пищи и березовых палок. Помню такую картину: двое пленных красноармейцев опухли и не могли ходить. Их насильно вывели на работу. Пройдя 10-11 шагов, один упал, а второй не мог идти и пополз. Тогда над обоими заработали палки немецкого солдата, который приказал им встать на ноги. Я стоял сбоку кухни, пилил дрова, но несмотря ни на какие попытки удержать себя от слез, я не смог. Я стоял, отвернувшись, мрачный. Хотелось что-нибудь сделать, но ничего не мог придумать. Чтобы скрыть слезы, я вскочил в рядом стоявший наш вагон и вышел по истечении 3-4 минут. Больных заставили поднять и оттащить в вагоны. За два месяца 15 человек, которые не в состоянии ходить, отдали в лагерь, а остальных опять заставляли подбивать шпалы и за каждую минуту отдыха пленный получал 5-6 палок. Положение шестерых человек было куда лучше, чем у остальных. Во-первых, эти 6 человек (так как в это число входили двое поваров) могли получать лишний черпак супа, могли больше общаться же, как и у словаков. Когда я прощался со своим уже в то время истинным другом Летко – членом компартии, я ему вручил письмо на родину к отцу такого содержания: «Я пока жив и здоров, долг перед Родиной знаю и не забыл.Может, ещё встретимся».
Письмо я написал на арабском алфавите и на тюркском языке. Попросил после послать на родину, или может, сам будешь у красных.
Итак, я распрощался с немецким рабочим эшелоном NQ1201 и перешел в такой же эшелон N21204. Этот эшелон 5 апреля был в городе Дно около депо. Вечером началась бомбежка города. Мы все в нерешительности стояли в вагоне, боялись выйти из вагона и укрыться, ибо кругом все немецкие солдаты или немецкие подлецы могли схватить нас и расстрелять. Когда мы увидели, что бомбежка города Дно не на шутку, то некоторые в панике выбежали из вагона и пустились кто куда, укрываясь от своих же бомб. Последними в вагоне остались я, старший лейтенант и переводчик – бывший студент Ленинградского ж-д. института. Мы вышли из вагона и смотрели зарево пожаров. Прямо перед нами горели два вагона боеприпасами, около депо был один пожар, в обратную сторону горели склады с боеприпасами. В общем, мы остались окруженными пожарами с трех сторон. С одной стороны не было пожара – со стороны Дно. Я и мои товарищи (двое) втихую смеялись, но одновременно нас не покидал и животный инстинкт самосохранения. В это время начала свистеть бомба (как я в ту минуту думал, бомба была опущена прямо над моей головой). Мы вмиг приземлились, и раздался оглушительный взрыв. Тогда мы направились в ближайшую водосточную трубу – укрыться. Там к тому времени было около 60 немецких рабочих. Все были в лихорадочном страхе. Один только старик сохранял спокойствие и беспечно смотрел в небо. На следующий же день все эшелоны были вывезены из города Дно и их рассовали по ближним полустанкам. Из города Дно были вывезены и немецкие солдаты, там было около 500-600 человек. Их тоже рассовали по ближайшим деревням и полустанкам. В этот же день рассмотрев, узнали, что два эшелона загорелись совершенно. Бомба, которая в то время, казалось, упала над моей головой, оказывается, упала в 300-400 метрах между депо и большими продскладами. Эта бомба упала на 2 вагона с динамитом. От сотрясения слетели крыши, окна депо и развалился этот огромный продсклад. Мой товарищ по побегу рассказывает, что в ту ночь, скрывавшийся от бомбежки чех пел в голос интернационал на русском языке. Да и сам я был свидетелем, когда немецкие рабочие (я имею виду чехов, словаков, поляков, русских из Латвии, но не самих немцев, ибо немцы сейчас, захватив почти всю Европу, своих бывших рабочих — немцев превратили в начальников, а всех остальных, будь он врач, инженер или еще кто, превратили в рабов, пока им послушных) говорили: «Пусть еще опускает пасхальные яички самолет, пусть побьет всех немцев, лишь бы нам до завтрашнего дня дожить, а завтра, мол, какие бы не были преграды, пускаемся в поход домой, ибо мы, мол, не приехали терпеть эти адские ужасы, уж пусть сам немцы испытывают это удовольствие, как люди, которые завязали драку».
Наш эшелон после бомбежки выехал на станцию Бочки, а потом переехал на станцию Вязье в сторону Витебска.
В сторону Дно в это время в день проходило 3-4 эшелона с соломой. Один эшелон прошел в сторону Витебска полный исправных автомашин. В этом эшелоне были два танка небольших размеров. В сторону Дно прошел один эшелон – посередине паровоз, по ту и другую сторону по 2 платформы, а на платформах укреплены на каждой один средний танк. Этот же эшелон через четыре дня отправился обратно. Еще месяца два тому назад видели, как на станции Локня выгружались танки – около 30-40 штук. Причем на платформах танки были замаскированы соломенными жатками.
Около станции Дно, в сторону города Дно, по правую сторону ж.д. дороги, расположены три замаскированных склада с авиационными бомбами большого калибра (каждый склад, размером с сельский дом). Вдоль шоссейной дороги Дно – Старая Русса, начиная от самого города, расположены по обе стороны небольшие склады с боеприпасами, причем склад от склада отдален на 40-50 метров и так они тянутся примерно один километр, хотя там и заметны воронки от бомб малого калибра, но вреда не причинено.
Я комсомолец с 1936 года (комсомольский билет вместе с денежным аттестатом долгое время хранил в сапоге, но билет пришел в негодность в виду этого, а также и опасался, выбросил в совершенно негодном состоянии). Из моих родственников судимых нет, я также не судим.
Абакаров
24.IV.42 г.
На следующем листе в деле есть пояснение к рассказу:
Абакаров Абдул пришел к партизанам с товарищем. Его решили принять в отряд и выдать оружие, но командир задержал на несколько часов выдачу. Им показалось, что их расстреляют. Абдул участвовал в боях, а затем предложил пойти к ж.д. мосту через Шелонь между ст. Дно и Вязье, который он ремонтировал как пленный и знал к нему все подходы. Они с товарищем Яковенко взорвали мост и проходивший поезд из нескольких платформ и вагонов. Они возвращались назад в с. Боковень, не зная, что там уже немцы, и наткнулись на бандита-часового, который, спрятав оружие, сказал: «Проходите». А потом открыл стрельбу в Абдула. Яковенко и другие товарищи сняли часового. Выбежали немцы и открыли ураганный огонь. Абдул погиб.
(14-15.5.42). ЦГАИПД СПб, ф.РВ116Л оп.2 д.53 л.4)
В делопроизводственных картотеках ЛШПД есть карточка на Аббакаров Абдул Аб. 1921 г.р., член ВЛКСМ, боец 5-ой бригады. Адрес семьи г. Махачкала. Убит 19.5.42 г. в дер. Боко, похоронен там же. ЦГАИПД СПб, ф.РЈ116Л оп.20д.1 л.20-20 об.
Информация про красноармейца Абакарова Абдулкадыра Алиризаевича имеется и на портале «Память Народа». Согласно представленным там сведениям, он родился в 1919 году в с. Хурик Табасаранского района Дагестанской АССР. Был призван на фронт в 1940 году Табасаранским РВК. В графе «Причина выбытия» стоит надпись: пропал без вести.
На фото: красноармеец Абдулкадыр Абакаров.
